Культур-мультур. (Продолжение серии Homo casapiens)
Без культур нет мультур...
А.Кадыров
Воры в законе — это специфическое для СССР явление в преступном мире, не имеющее аналогов в мировой криминальной практике, образовавшееся в 30-х годах XX века и характеризующееся наличием жёсткого кодекса криминальных традиций, а также исключительным уровнем закрытости и конспиративности.
История
Появление воров в законе в СССР относится к началу 1930-х годов, когда репрессивными мерами советского государства была подавлена активность политической оппозиции и усилена борьба с общеуголовной преступностью, разросшейся в связи с коллективизацией и голодом.
Основной сплачивающей силой преступного мира стала тенденция неполитического противодействия и неподчинения власти, а его элитой стали «воры в законе», которые называли себя хранителями криминальных традиций дореволюционной России.
Воров в законе связывал особый кодекс поведения, обычаи и традиции, в число которых вошли полное неприятие общественных норм и правил, в том числе связанных с семьёй (вор в законе ни в коем случае не должен был иметь постоянных связей с женщинами) и не менее полный запрет на какое бы то ни было сотрудничество с государственными органами: как в форме участия в проводимых ими общественных мероприятиях, так и содействия судебно-следственным органам в расследовании преступлений.
См. такжеГо́пники
Го́пники (также — гопы́, гопари́, собирательно — гопота́, гопоте́нь, гопьё) — жаргонное слово русского языка, уничижительное обозначение представителей городской[2] прослойки молодёжи, близкой к криминальному миру либо с криминальными чертами поведения, часто происходящей из неблагополучных семей. Термин широко употребляется в России и странах бывшего СССР (с конца ХХ века).
Близкие по значению понятия: урлы, хулиганы, шпана, уличные пацаны, дворовые банды, люмпены
Русский шансон (по аналогии с французским шансоном) — собирательный термин, которым обозначают различные жанры русской музыки: блатная песня, городской романс, военные, эмигрантские и некоторые эстрадные песни. В российской музыкальной индустрии термин «русский шансон» был введён как эвфемизм в 1990-х годах, когда блатная песня стала звучать на эстраде, по радио и телевидению, и популяризован одноимённой радиостанцией.
Составители Вики не стали задевать национальную гордость великоросса и искать корни возникновения феномена этой субкультуры, свалив всю вину на великого Менеджера Сталина. Хотя доля правды в этом есть. Вся структура власти СССР была построена по криминальным законам, существовавший в российской империи, которые впитали и изучили пылкие революционеры, отбывающие свои сроки вместе с криминалом. Они сделали вывод, что подойдет и будет горячо принято исконно русским народом, так как этот параллельный мир Царской России был плоть от плоти и кровь от крови народа. И оказалось, что Святая Русь с народом богоносцем воспетая Российской интеллигенцией(не зря Ленин назвал их гавном, т.е. отбросами организма) оказалась очередным мессианским бредом. И в 17 году большевики бросили клич в толпу "грабь награбленное" и народ
[Далее пишет Н.Костомаров]
Но зато в глубине русской души хранится огонь порыва — проявить себя. Это так называемая прекрасно русским народным языком удаль, слово, едва ли понятное иностранцу. Это стремление стать выше повседневного быта, выйти из обыкновенной сферы действия. Это признак русской жизни: тип ее — удалец. Это не рыцарь средних веков: он не странствует для защищения веры и невинности, не знает ни девиза, ни чести, у него нет дамы, не ведает он, что такое турнир... Он /189/ и не малорусский казак: черты рыцаря днепровского не по мерке ему, не пойдет он «слави лицарства добувати, за віру християнську одностойно стати»; он носит название бурлака, но не похож на бурлака южнорусского: бездомному сироте украинскому тяжело, потому что его жизнь бедна и горька, а жизнь этого роскошна, привольна, хотя непрочна, мгновенна. Одним словом, это такое поэтическое проявление сил русского человека, без какого характер русский не отличится от чужого. Удаль есть везде, где только возвышается великорус над обыкновенным ходом вещей, а потому тип удальца имеет свои различия. Вообще видов, в каких является удальство русское, я нахожу два: первый рисует удальца, когда он не принадлежит еще к известному кругу, а только стремится вырваться из того круга, в котором находился. С трудом узнаете, кто он: мужик ли, купец или ремесленник, но только он русский. Второй вид предполагает уже определенные формы, в которые удальство облекается, и удалец принадлежит к известному кругу, и в этом кругу — свой образ действия, свои приличные понятия. Первый вид заключает в себе то типическое лицо, которое по-русски называется «удалой добрый молодец». Во втором мы можем отличать, какие общества постепенно составляют удальцы. Эта удаль, вырвавшись из круга семейной жизни, в которой была удерживаема, идет дорогою противозаконною и образует такое сословие, которое не может быть терпимо в общественной жизни — шайку разбойников...
Мы займемся вначале первым видом «удали», типом удалого доброго молодца. Его можно найти везде в великорусских песнях, потому что это лицо было вначале исключением из обыкновенной жизни. Можно постоянно следить за развитием характера «удалого доброго молодца»: как одно влечет его к другому, как «кипит в нем ретивое, шатается бесприютная головушка». Разгул, «пиво крепкое, зелено вино» обыкновенно вначале сбивают его с толку и зажигают в нем буйство и молодечество. Собирается толпа ребят:
Темна ноченька не спится,
Золота казна сорится.
Вот две черты развития удальства русского человека: пить и волочиться. Еще удалец пока принадлежит к сфере семейной жизни, но уже он там лицо ненужное, ему хочется на простор. И вот удалой молодец становится «бродягою», здесь он вырывается из общественных и семейных связей, но еще не принадлежит к особенному кругу, который бы жил единственно удальством. До сих пор мне не случалось ни читать, ни слышать великорусской песни, где бы описывалось прощание удальца с родными перед начатием буйного поприща.
Что не сам то я на тебя зашел,
Что не добрый-де конь меня завез:
Завезла меня, доброго молодца,
Прыткость-бодрость молодецкая
И хмелинушка кабацкая!
Песен и преданий о разбойниках много. Шайка разбойников изображается, как род устроенного общества, у них есть начальники: атаман, есаул; удалые ребята, понизовые бурлаки называют себя «работниками» своего начальника (Сахар., стр. 227, Пес. удал. № 10). Обыкновенно театр их молодечества на Волге:
Ах состроим мы, ребятушки, гребной стружок
И поделаем заключинки кленовые,
И повесим мы веселочки ветловые,
Что мы грянем, ребятушки, вниз по Волге.
Любо жить молодцам на Волге:
И мы пьем-едим на Волге все готовое,
Цветно платье носим припасенное!
Лодки разбойников были
...изукрашены,
Нос, корма раззолочены,
Что расшиты легки лодочки
На двенадцатери веселочки.
Оружие их было — багор: «На корме стоит эсаул с багром», ружья: «Стоит атаман с ружьем» и кистень. Разбивали они будары и лодки, плывшие по рекам с товарами:
Мы веслом махнем, корабль возьмем;
приставали к берегу и нападали на караваны:
Кистенем махнем, караван собьем.
В старину восточная Россия была покрыта шайками разбойников, правительство приказывало воеводам их ловить:Еще ли лих на нас супостат злодей,
Супостат злодей, воевода лихой,
Высылает из Казани часты высылки,
Высьиает все высылки стрелецкие,
Они ловят нас, хватают добрых молодцев!
Описания удалого в темнице — самые поэтические картины из разбойничьих песен и свидетельствуют о той удивительной крепости духа, которая не смущается не только перед пытками, но даже перед голосом совести. Заключенный просит родителей выручить его. Родители от него отказываются: «Не было, — говорят, — у нас в роду разбойников». Жена напоминает ему, как он съезжал «со двора, со полуночи», привозил платье кровавое и прибавляет: «Не считай меня женой своей» (Сахар., стр. 231, Пес. уд., № 22). Молодец не раскаивается, он тоскует только о том, что ему более
Под широкою дороженькою не стояти,
Купеческих людей не разбивати.
Приведут молодца под допрос, он не станет увертываться: скажет всю «правду-истину»... Умел «воровать», сумеет и «ответ держать» и пойдет равнодушно «на два столба с перекладиною», над которыми не забудет подтрунить, назвавши их «высокими хоромами», что царь ему пожаловал (Сахар., стр. 227, Пес. уд., № 9). Еще удивительнее покажется та твердость, с которою разбойник, умирая с горя по перейманным товарищам, просит в «головушках его» поставить животворный крест:
Пойдет ли, поедет кто — остановится,
Моему кресту животворному он помолится.
Такое равнодушие поразительно до крайности. Злодей умирает без малейшего признака раскаяния, как будто честный человек завещает в головах себе поставить крест спасения. По этой одной черте можно видеть, что за люди гуляли по Волге. Малорусский казак, сражаясь с врагами за родину, чувствует, что кровь неприятелей ложится ему на душу, и спешит вымолить у Бога прощение, чтоб помиловал милосердный его грешную душу, а тут злодей, грабивший и убивавший безвинных соотечественников, считает себя как будто правым.
P.S. А глубинные, можно сказать сакральные, корни лежат похоже здесь Homo casapiens.
